Она была пуста, как пуст, бывает домирающий, обезматочивший улей. В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие. Так же весело в жарких лучах полуденного солнца, вьются пчелы округ обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев, так же издалека пахнет от него медом, так же вылетают из него пчелы.
Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом тоже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья, вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья.
Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на гибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипения, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка.
В улей из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные, продолговатые, смазанные медом пчелы-грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности.